д-р Базилио да Эшперанса, глава лиги в Буса-до-Рей, взявшийся защищать Жоао, разумеется, за приличное вознаграждение. Семья Ребордао хотела избежать наказания, а с таким адвокатом имелись большие шансы на успех. Ведь его звали Эшперанса[23] и он был выразителем воли крестьян и защитой невинных. Краснолицый, словно выструганный из досок вишневого дерева, он, помимо блестящего красноречия, обладал непререкаемым авторитетом. Это был замкнутый, неторопливый, но вспыльчивый человек. Друзья знали о его неизбывном сладострастии, жертвой которого становились многие служанки и экономки городка. Впрочем, если не считать этой мелочи, он был прекрасным главой семьи, отцом многих детей, трое из которых уже получали свои куски с государственного стола.

Конкурентом д-ра Эшперансы среди местных адвокатов, прочно стоящих на ногах, был д-р Лабао до Кармо, но у этого был другой стиль, он обычно отмалчивался и очень напоминал немого Демосфена. Он садился на краешек стула и с подобострастным восхищением, которое так и распирало его, кивал, поддакивая даже самым нелепым заявлениям судей; таким образом, он оказывал воздействие на ход дела. Это подобострастие в сочетании с наигранной сердечностью и симпатией, которую он всячески выражал судьям, создавали надежное укрытие для его подзащитных, спасавшее их от громов и молний, извергаемых юпитерами правосудия. Чтобы добиться такого эффекта, нужно было обладать незаурядными актерскими способностями, принадлежать к Националистической лиге и иметь дар правильно ориентироваться в обстановке. А у Лабао были все эти столь необходимые качества. Коротконогий, с лоснящимся лицом, тройным подбородком, хитрыми и веселыми глазками, толстыми губами, пузом, которое выпирало из-под пояса брюк и выставляло напоказ белую полоску кальсон, он был похож на ленивого изнеженного царька, ожиревшего от безделья, или на омерзительную жабу. Кажущаяся кротость позволяла д-ру Лабао делать всякого рода подлости, поскольку все ему верили и слишком поздно раскусывали его. Готовый оказать любую услугу властям, он был образцом судейской крысы, всем существом своим связанной с муниципальной автаркией. Сегодня он был с одними, завтра с другими. «Умеет жить», — восхищенно говорили о нем глупцы. Арестованные из Урру-ду-Анжу не могли найти себе лучшего защитника, хоть он во время процесса рта не раскрыл.

На следующий день заседание открылось опросом свидетелей обвинения. Начали с инспектора Пакомо — грузного, тучного человека с головой дога на бычьей шее и зеленоватыми бегающими глазами, — типа вполне подходившего для скользких дел. Он заявил, что после посещения горных деревень у него сложилось впечатление, будто он побывал в волчьем логове. Все кругом выли — собаки, женщины, дети и даже старики. А мужчины разбежались. Те, кто считал себя состоятельным, а в тамошних местах нужно очень немного, чтобы сходить за богача, прятались и, замерев, ждали со страхом, что их дома обворуют. Весьма вероятно, что этот страх и завлек их в сети бунтовщиков. Бедняки и голытьба были взбудоражены. По вечерам они встречали градом камней представителей власти, и не раз те были вынуждены открывать огонь. Кое-кому пришлось отступить с проломленной головой, но эти дикари совершенно не боялись получить пулю. Иногда им удавалось увидеть горцев, притаившихся в тени, они прицеливались, но камни продолжали сыпаться. Не оставалось ничего другого, как отказаться от охоты за деревенщиной и схватить этих здоровенных дядей, которые, кажется, до сих пор корчат из себя невинных овечек.

Сеньор Пакомо рассмеялся, рассмеялись и сеньоры судьи, ибо им надлежало поступать так же, как поступает представитель порядка, жрецами которого они были. Сеньор помощник прокурора республики снова попросил позволения задать вопрос, оказавшийся весьма коварным:

— Я слышал, что за отсутствием настоящих волков вы брали других из той же породы, которых следовало бы назвать лисами. Вы убеждены, что подсудимые, независимо от того, принимали они участие в беспорядках или нет, были заодно со смутьянами?

— Больше чем убежден — абсолютно уверен. Самым добросовестным образом было проведено тщательное расследование, установившее, что если кое-кто из арестованных и не нападал на государственных служащих с камнем или ножом, то все они призывали к мятежу. Скажу больше: если бы они направили свою пропаганду в обратную сторону, в Серра-Мильафрише никто бы не выступил против Лесной службы. Все, что произошло, носит политический характер.

— Я удовлетворен, — заявил представитель министерства внутренних дел, сделав жест своей холеной рукой. — Итак, сеньоры судьи, вы убедились, что перед нами злоумышленники, совершившие преступление.

Затем допрашивались другие чиновники того же учреждения. Один из них признался:

— Мы со всем старанием вылавливали преступников, хватали кого могли. Но главный из них, Жоао Ребордао, успел улизнуть. За его голову установили награду.

Поднялся Ригоберто.

— Можно узнать, сколько дают за его голову?

Представитель министерства внутренних дел заколебался, но, увидев, что судьи выражают живейшее любопытство, и стремясь удовлетворить его, ответил:

— Сто эскуду.

— Сто эскуду? — повторил Ригоберто. — Дешево! Для сеньоров из внутренней безопасности человек дешевле ягненка. Теперь хороший ягненок стоит около двухсот эскуду. Сеньоры судьи, обратите внимание на то, какое значение наша система и ее полицейская машина придают человеческой личности, этому высшему существу с точки зрения той метафизики, которой нас пичкают каждодневно.

Судьи даже подскочили в своих креслах. Председатель грубо спросил, имеет ли он еще что-либо заявить.

— Нет, сеньор судья.

— Можете садиться.

Д-р Ригоберто возвратился на свое место с опущенной головой. Через несколько секунд после того, как он сел, д-р Лабао шепнул ему что-то, от чего он нахмурился.

Свидетели по делу рабочих старались, как только могли, очернить подсудимых, но это им плохо удавалось. Полицейские часто путались, что производило невыгодное впечатление. Возобновился допрос по делу о лесопосадках. Первыми вызвали двух сторожей участка в Мильафрише, однако у них словно память отшибло, они едва пролепетали свои показания. Они якобы слышали, что во всех безобразиях виноват некий Жулиао Барнабе.

— Жулиао Барнабе?! — воскликнул д-р Лабао, который защищал на суде двух крестьян из Урру-ду-Анжу. — Не может быть! Жулиао Барнабе порядочнейший, верноподданный по своим убеждениям человек, чистейшей воды бриллиант новой системы, отец двух лучших служащих участка. Разве свидетель не знаком с Бруно и Модешто Барнабе? Нет? Один из них рядом с вами… А Жулиао Барнабе — отец обоих.

— Отец Бруно? Разве отец Бруно не Гнида?

— Это обидное прозвище, но в общем Жулиао Гнида и Жулиао Барнабе — одно и то же лицо, — ответил д-р Лабао. — Свидетель, если не дурак, то очень на него смахивает!

Свидетель в смущении схватился за голову. Он все время был на северной стороне участка, около Валадим-даш-Кабраша, и позднее слышал, как повсюду только и говорят о Гниде.

Ригоберто было ясно, что имя Жулиао Барнабе названо по ошибке; оно было среди других имен, которые свидетель